Водопад
Жил-был водопад. Это был потрясающей красоты, высокий, широкий, искристый поток. Он выплескивал такое количество брызг, переливающихся всеми цветами спектра, что, порой, из-за стены брызг не мог разглядеть солнце. Водопад был необыкновенно бурным и шумным. Его гул иногда просто перерастал в грозное рычание, которое не прерывалось ни на минуту. Так, что звери или птицы, приходившие или прилетавшие из дальних мест, издалека слышали шум водопада и направлялись к нему, завороженные вначале его голосом, а потом и его красотой и мощью.
Водопад прекрасно знал о том, что притягивает к себе все живое не только из-за своих необыкновенных внешних данных, но и потому, что он хотел сам быть живым. Ему так хотелось нести окружающим радость, свежесть, просто жизнь. Ведь он – это вода, переливающаяся на солнце, падающая на землю и сотрясающая воздух. Все четыре стихии олицетворял он собой!
Ах, как хотел водопад дарить себя всему миру! Не задумываясь, он продолжал нести свои воды и в жуткую жару и в ледяной холод. И всем было хорошо возле него, всех он мог освежить, напоить, искупать и дать отдохнуть на берегах своей реки.
Одна мысль только мучила его постоянно. Правда, водопад никому и никогда ее не высказывал. Увидав когда-то на фотографии из забытого туристами журнала Ниагарский водопад, он подумал, что с такой красотой и мощью, какую несет в себе Ниагара, ему ни за что и никогда не сравниться. И теперь эта мысль не давала ему покоя.
Продолжали прибегать звери, прилетать птицы, приходить люди, все также восхищал и притягивал их наш Водопад. Но что-то в нем постепенно изменялось. И это что-то – его голос. Теперь все реже и реже можно было услышать его жизнерадостный, лихой шум. Все больше он издавал грозного рычания и грохота. Конечно, не услышать его было нельзя, не прийти и не восхититься его мощью было невозможно. И никто и не обращал особого внимания на новый тембр его голоса. Но он знал, что надломился.
Вроде, все по-прежнему, так же все к нему тянутся, так же он всех старается опекать и радовать. Но теперь он с еще большей силой стал швырять свои мощные струи на камни внизу, и камни стали дробиться, трескаться, уплывать по тем рекам, речкам, рукавам, протокам, каналам и ручейкам, которые водопад щедро проложил много-много лет назад для своих потоков.
Но вот совсем недавно приехала в те края девочка и, как водится, услышав шум водопада, пришла к нему и восхитилась. Долго любовалась им и слушала его. Наконец, решила окунуться в его воды, что мало кто из приходящих к водопаду решался сделать. Все-таки из него била нешуточная энергия! Большинство ограничивалось умыванием, водопоем, люди – любованием и фотографированием. Даже те, кто оставались у водопада на какое-то время, старались купаться выше или ниже его по течению, чтобы не дай бог не упасть.
А вот девочка так была поражена водопадом, что решила пробраться прямо под его струи к отвесной скале, с которой они обрушивались вниз.
Отнюдь не будучи уверенной, что у нее это получится, она все же сумела пробраться к скале, перетерпев ту боль, которую испытывала от ударов падающих – как ей казалось – бесконечных водяных канатов. Как же там было прекрасно! Теплая (!), необыкновенных плавных изгибов каменная стена, поверхность которой хоть непосредственно и не соприкасалась с падающими потоками, но самим вертикальным направлением влажного воздуха была отполирована почти идеально. Узкий, вдоль каменной стены, приступок как будто специально оберегал девочку от того, чтобы она не соскользнула вниз – его край оставался чуть-чуть выше середины, тем самым постоянно сохраняя в себе чудесной чистоты маленькое озерцо. В середине этого прозрачного, но отнюдь не спокойного, озерца и стояла девочка, завороженно глядя на небывало синее небо и ослепительное солнце. Но по отдельности их не было! Это был сплошная водная стена, которая, казалось, состоит из непрерывно льющегося золотого серебра.
От радости водопад закричал. Да-да! Этот крик оглушил девочку еще больше. И она перестала слышать. В образовавшейся тишине она вдруг вспомнила Ниагару, на которую ездила несколько лет назад и которая ее впечатлила на всю жизнь.
Водопады – это так прекрасно! – подумала девочка.
К ней вернулся слух, она выбралась на берег водопада и отправилась вниз по течению его реки, стараясь не потерять звук его голоса. Водопад было слышно очень далеко.
Но вот девочка увидела, что река стала раздваиваться, а дальше и еще разделяться на несколько небольших речушек. Вода в них текла уже не так лихо и жизнерадостно, была темнее, чем у водопада, и внутри были видны разнообразные водоросли, обманчиво извивающиеся и напоминающие волосы медузы Горгоны.
И тогда девочка остановилась, обернулась на еле слышимый – уже шепот – водопада и подумала о том, что она не хочет жить в тишине. Она вдруг почувствовала, что, если она совсем уйдет, то ей будет всю жизнь не хватать той теплой каменной скалы и бережного края ее ступеньки, которые, наверное, никто кроме нее и не видел никогда. Ей будет не хватать той жизнерадостности и красоты окутывающих со всех сторон потоков, больно бьющих, но открывающих сокровища неба, какими их не видит никто из тех, кто приходит к водопаду, но боится добраться до его сердца. Девочка уже тосковала по шуму, грохоту и крику водопада и по тому удивительному ощущению полной тишины и покоя, испытанными ею в объятьях водных струй.
Она стояла и думала: а вдруг есть на земле еще водопад, который способен так же взволновать ее, как этот? Может, стоит пойти дальше? Поискать?
И поняла, что от одного – самого большого в мире! – водопада она уже уехала. Больше ей не хочется покидать этот источник жизни. Она захотела поселиться у водопада и показать ему, что не все приходят и уходят. Кто-то и остается. Один на миллион – но остается около тебя, потому что знает тебя и любит.
И девочка направилась в обратный путь – к водопаду.
Но наступили холода, и уже стало невозможно пробираться сквозь струи водопада к теплой скале.
Интересно, сумеет ли девочка согреть водяные потоки и добраться до сердца водопада? А может, она переждет зимние холода и дождется на берегу весны?..
А что же водопад? Забыл ли он девочку? Помнит ли? Хотелось бы ему, чтобы она вернулась и осталась на его берегу?…
30-е сентября
У Машеньки всегда, сколько она себя помнила, были матрёшки. Они ей достались по наследству от бабушки. Мама с папой тоже их ценили и берегли. И Машенька с самого раннего детства любила играть с матрёшками. Когда-то папа показал ей, как раскрывается большая, а затем и две другие. Но особенно Машенька любила четвёртую, самую маленькую матрёшку. У каждой из них были разные сарафанчики, фартушки и совершенно не похожие платочки. У самой большой – зелёный с жёлтыми мелкими цветочками, у второй – красный с белыми звёздочками, у третьей – голубой с еле заметными разноцветными клеточками. а у младшенькой платочек был чисто белый с золотой бахромой. Но, несмотря на столь разные яркие наряды, матрёшки были очень похожи друг на дружку, прямо как близняшки. Только у самой большой черты лица были крупнее и глаза как бы умнее и глубже.
Удивительно, что за столь долгие годы пребывания в Машенькиной семье – а это был не один десяток лет! – краски на матрёшках совсем не стёрлись и не облупились. Хотя по их виду было сразу ясно, что это любимая вещь в доме, игрушка, к которой прикасалось много рук, бережных и любящих.
Только один раз, когда Машеньке было лет 9-10, она спросила у родителей, можно ли пойти на улицу с матрёшками. Мама не хотела, чтобы игрушки выносились из дома, и папа мудро разрешил взять только одну матрёшку. Конечно же, Машенька взяла самую маленькую, свою любимую. Маша показала её своим подружкам по двору, но те не поняли, почему эта старая куколка так была дорога Маше. Ведь в наше время существует множество гораздо более современных ярких игрушек, у которых голова, руки и ноги двигаются, наряды можно менять, а, вставив батарейки, слушать и слова, и мелодии и всё, что захочешь.
Машенька не стала навязывать подругам свою матрёшку и положила её в карман. А, когда пришла домой, то… не нашла её. Вместе с папой ещё раз обыскала весь двор, но так и не нашла любимую матрёшку, выпавшую сквозь маленькую дырочку в кармане.
Впервые после этого Машенька услышала, как мама с папой поссорились. Потом они часто стали разговаривать слишком громко друг с другом или не разговаривать вовсе.
Как-то получилось, что вскоре у третьей матрёшки откололся кусочек от того края, где она открывалась. Причём, именно на фартушке. И получилось, будто в руках матрёшка держит какой-то треугольник, контуром напоминающий якорь. И всё же это была дырка.
Почему-то у второй матрёшки стала отколупываться краска с платочка на голове, чего раньше не было.
И у самой большой появились мелкие трещинки на лице, напоминавшие капельки слёз.
Родители Машеньки разошлись. Бабушка с дедушкой сильно постарели и часто болели.. А Машенька повзрослела и увлеклась компьютером и поступила учиться в институт.
Когда Маша переезжала с мамой на другую квартиру, она нашла среди старых вещей большую матрёшку. Открыла её и достала вторую, а потом и третью. Почему-то именно меньшие выглядели более тусклыми и облупившимися. Маша с лёгкой грустью вспомнила четвёртую, когда-то любимую матрёшку.
Уже не было смысла хранить и перевозить в новые места старые ненужные и некрасивые игрушки. И двух меньших Маша отдала гулявшим во дворе и копавшимся в песочнице детишкам. Лишь большую матрёшку решила взять с собой: из неё будет удобно сделать стаканчик для карандашей и ручек. Да и память хоть какая-то останется…
Кстати, у матрёшек были имена. Маша оставила себе Сонечку, отдала Верочку и Наденьку, а потеряла в детстве Любочку.
/написано примерно в 2001 г./
Петины мечты
Жил-был человек очень высокого роста. Не помню его имени, но назовем его Петей.
Был Петя добрый, вежливый, но одинокий. Дело в том, что даже коллеги по работе или, скажем, соседи принимали столь высокий рост за странность его характера. И их интерес к Пете сводился к простому любопытству, отчего он очень страдал. Мы ведь все в той или иной степени любопытны. Но почему-то к Пете интерес людей принимал весьма своеобразную форму. От него больше всего страдали Петины… щиколотки.
Да-да! А дело вот в чём. Из-за своего роста Петя не мог ездить в городском транспорте. И тем более в такси. Ему приходилось постоянно ходить по улицам пешком – на работу, в магазин, в библиотеку. А прохожие, особенно те, кто шли позади него, удивлённые таким ростом, старались разглядеть нашего великана или привлечь его внимание (зачем?), прибегая к весьма странному, с нашей точки зрения, способу. Они щипали его за щиколотки! Очень редко кто дёргал его за брюки или трогал за руку. Почему-то именно щипали! Иногда бывало очень больно, чаще щипали слегка (ведь бывают среди граждан и не настолько бессовестные!). Но каждый раз Пете было очень обидно, потому что, обернувшись, он всегда видел одни и те же глаза. Вернее, глаза-то были всегда разные – большие, маленькие, узкие, раз шесть попадались раскосые, очень часто в очках, а однажды был даже один глаз (второй заклеен крест-накрест лейкопластырем, а под ним виднелся большо-ой синяк). Но все глаза были любопытные и почему-то глупые.
А ещё Петя стал присматриваться к рукам, которые щипали его ноги. Даже в самый сильный мороз они были без варежек или перчаток. И почему-то никогда не видел красивых рук. Он вообще мало общался с людьми, много читал (в библиотеке брал 2-3 книжки и возвращал их в срок – через 2 недели). Свои руки он не знал как оценить. Только видел, что они очень большие в сравнении с руками окружающих людей. А Петя хотел бы увидеть когда-нибудь красивые руки. Он не знал, какие это – красивые. Но был уверен, что если бы увидел, то сразу бы понял, что вот именно эти руки – красивые! Но пока речь не о руках, а о бедных Петиных ногах.
Сколько ваты и спирта он перевёл на компрессы, прикладывая к синякам на щиколотках! Сколько книжек перечитал, сидя на диване и вытянув длинные, усталые, “закомпрессованные” ноги!
А ещё Петя часто мечтал о том, чтобы однажды кто-то вежливо тронул его за щиколотку (желательно вечером в пятницу, чтобы в выходные у него потом было время подумать о происшедшем), а, обернувшись, он увидел бы (с высоты своего роста разглядел бы обязательно) красивую руку, которая не спешила бы стыдливо спрятаться в перчатку. А потом – красивые умные внимательные глаза (всё равно какие: раскосые, в очках ли, неважно даже, сколько их), в которых бы читалась просьба: “Не спеши. Остановись. Дай покой своим большим натруженным ногам. Потом я пойду с тобой, перевяжу твои щиколотки. Со мной тебе будет не так обидно переносить людское любопытство…”
И тогда, мечтал Петя, он в субботу купил бы не вату и спирт (ведь прикосновение к щиколоткам было вежливым!), а такой цветок, на который похожи те красивые глаза, и который бы уютно смотрелся в тех красивых руках. Только цвет цветка Петя знал заранее. Он давно понял, что самый красивый цвет на свете – белый.
Как хорошо, что Петя не читал той книжки, в которой написано, что на самом деле в природе не существует в чистом виде белого цвета. Иначе, боюсь, Петя подумал бы, что красивых и умных рук и глаз тоже не существует на свете. А тогда, глядишь, и перестал бы Петя мечтать…
/написано примерно в 2000 г./
Вулкаша
Где-то в огромном Океане на маленьком Острове жил большой, но очень молодой вулкан. Вулкаша считал себя единственным и вполне законным хозяином Острова. И он был прав: ну, кто бы осмелился оспаривать права на владение маленьким островом у вулкана? Никто не жил на Острове, поэтому Вулкаша никогда ни с кем не общался. Он вообще не знал, что на свете бывает кто-то, с кем можно общаться. Конечно, ползали по острову всякие букашки-червячки, из океана на берег вылезали какие-то крабики-черепашки, но все они были такие маленькие, что Вулкаша их никогда не видел и не чувствовал на себе. Детство своё Вулкаша плохо помнил. Мамой-папой его был Океан, и, как и все дети, родителя он очень любил. Даже заботился. Старался, чтобы его игры не очень беспокоили Океан. И сам, кстати, очень снисходительно и по-житейски мудро – не по летам! – относился к ветрам и штормам. В какой семье не бывает бурь?
А поиграть Вулкаша очень любил. Когда слишком надолго задумается о чём-нибудь или замечтается, то после обязательно устроит себе небольшую встрясочку. Порычит, побурлит, пар выпустит, потрясёт немного боками – ай да хорошо станет!
Подумать же было о чём Вулкаше. Шутка ли, каждую ночь над ним зажигалось совершенно немыслимое количество звёзд! И Вулкашу постоянно занимали две вещи. Во-первых, почему его любимые Солнце и Луна всегда передвигаются в одном и том же направлении (ну, неужели им не скучно каждый раз ходить, что называется, по проторенной дорожке?). Будь у Вулкаши возможность, уж он бы обследовал каждый даже самый дальний уголок неба! Вторая забота Вулкаши была сосчитать все звёзды. Но никак не получалось! Каждый раз ему не хватало элементарно времени пересчитать их все-просто кончалась ночь. А назавтра где ж найдешь именно ту звёздочку, на которой вчера остановился?
Так и жил Вулкаша из года в год, из тысячи лет в тысячу лет. И поскольку постоянно думал о задачках, которые ему подбрасывало Небо, о своих семейных проблемах, о всяких жизненных мелочах, иногда играл сам или с Океаном, то стал весьма интересным (кстати, и внешне тоже…), с широким кругозором и с постоянной жаждой к самообразованию вулканом.
Одного пока не знал Вулкаша. Не знал он, что в жизни порой случаются такие вещи, которые невозможно не только объяснить, но даже пережить…
Однажды, когда Вулкаша, слегка похрапывая, дремал на Солнышке, его разбудил быстро нарастающий рокот. Сориентировавшись, откуда идёт непонятный звук, Вулкаша увидел быстро приближающуюся точку. Это от неё исходило рычание. В один миг точка увеличилась, производя всё больше и больше ужасного шума, и над притихшем от страха и неожиданности Вулкашей пронёсся на невиданной скорости… самолёт.
Надо сказать, что Вулкаша жил так далеко от других островов и материков, что никакие птицы никогда не то что не прилетали к нему в гости, но даже не долетали до видимой Вулкашей линии горизонта. Поэтому даже что такое птица он не знал. Океан часто рассказывал сыну про корабли, но, оберегая от стресса любимого ребёнка, не подпускал их даже близко к Острову. А Вулкаша и не знал, что они существуют на самом деле; думал, что это просто родительская сказка типа колыбельной.
Когда самолёт пролетел, Вулкаша продолжал безмолвствовать. Буря чувств, мыслей проносилась у него в кратере, но сам он молчал. Долго молчал. Чувствуя свою вину, Океан стал поглаживать Вулкашу, похлопывать по бокам, тормошить, обливать холодной водой, обдувать ветром, но всё бесполезно. Отчаялся тогда Океан получить прощение сына и тоже совершенно затих.
Но спустя некоторое время Вулкаша стал выходить из состояния шока. Мысль о том, что есть Что-то или Кто-то, способный не просто подняться в Небо, но взлететь, взмыть наверх так победно крича, исторгая из себя не только рычание, но и пар ( или дым?), лишила его покоя. Вулкаша понял, что всё это он может сделать сам, только никогда не думал, что все эти “спецэффекты” могут помочь взлететь.
И тогда Вулкаша начал закипать. Возмутительно ведь, что он всю жизнь спорит с Солнцем и Луной, что и в других концах Неба не менее интересно и красиво, не может. Сосчитать звёзды не может, их слишком много. Но ведь, если бы он мог летать, то постепенно, по частям, сосчитал бы их: сначала здесь, потом там, потом ещё дальше, а потом бы просто сложил всю сумму! А, кроме того, Вулкаша понял, что он много в жизни просто не видел! Летая же, можно увидеть не только всё, что есть на Небе, но и то, что хранит Океан, кого он обнимает, кого растит, кому помогает… Вулкаша догадался, что при всей любви Океана к нему, у родителя есть ещё Кто-то или Что-то, о Ком или о Чём он заботится, когда Вулкаша спит.
И Вулкаша закипел. От великого желания летать и огромного напряжения сил Вулкаша стал краснеть, дрожать, невольно издавая намного более угрожающее рычание, чем самолёт. По его жилам теперь текла горячая кровь-лава. От такого жара стали трескаться и лопаться его бока, и через образовавшиеся трещины уже раскалённая лава стала пробираться наружу. Так Вулкаша плакал горючими слезами от обиды на самого себя, на своё так долго затянувшееся детство, на собственное бессилие (до сих пор), неумение хотя бы попытаться пойти навстречу своим любимым – Солнцу, Луне, звёздам.
А ещё Вулкаша плакал оттого, что не получалось у него взлететь. Не помогало и то, что глубоко под водой он пытался оторваться всеми своими корнями от дна Океана, сотрясая родителя и пугая его. Не мог он оторваться. Не получалось взмыть в Не6о.
И тогда испустил Вулкаша самый страшный, самый сильный, самый отчаянный крик, обращённый к Небу. И вместо самого Вулкаши из его кратера вылетел гигантский столб лавы, такой раскалённой, что цвет её почти слился с цветом Солнца. И поднялась лава высоко-высоко в Небо. Отдал свою кровь Вулкаша всю без остатка. И, умирая, он чувствовал себя почти счастливым, оттого, что хотя бы кровь его – молодая, горячая – побывала в небе.
Затих уже не Вулкаша. Это замолчал навсегда большой, сильный, умный, красивый Вулкан.
А Океан своё горе не стал скрывать. С этой вестью он отправил по всему миру грозного и безжалостного гонца – Цунами. От него пострадали почти все те, о Ком и о Чём так долго заботился родитель Океан.
/примерно 2001 г./